Недалеко от центра города, за Балтийским вокзалом, гибнет дом. Он сгорает в пламени. Что таят в себе его жуткие выгоревшие окна? Они кричат о помощи: по отношению к этим стенам видно, что их убивают. Дом горит уже каждый день, но не все пожары попадают в сводки. После очередного возгорания «ГП» отправился в бедствующую расселёнку.
Дом Лялевича на улице Розенштейна, 39 знают многие. Его «не взяли в памятники» (отказали в статусе объекта культурного наследия, хотя дом достоин). Он знаком горожанам по бесконечным «пожарным» сводкам. Плюс ко всему, этот дом знаменит тем, что присутствует на фотопанно на станции метро «Обводный канал». Но этот статус ничем не помогает зданию. И скоро уже никто не узнает его, глядя на жуткие фотографии.
Он чудом уцелел во время сноса Везенбергского квартала, но из него выселили людей и оставили на поругание. Ситуация патологическая: десятки тысяч людей не могут выбраться из коммуналок, а почти в центре Петербурга пропадают тысячи квадратных метров жилья. Конечно же, жильё это самовольно захватывается маргиналами, создающими в квартале криминальную остановку. Полиция должным образом не реагирует. А некоторые местные жители пишут в комментариях, что лучше бы снести здание. Вместо того, чтобы привести его в порядок и вновь заселить людей. Когда автор этих строк в отчаянии кинула клич в соцсетях с призывом отправить в Смольный письмо в защиту здания – на призыв не отозвался ни один человек.
Дом Лялевича виден издалека, с железной дороги – это настоящий «флагман» исчезнувшего квартала. Две высокие, гордые башни и эффектный силуэт в стиле модерн. Этому фасаду не нужен декор – всё сказано очертаниями, линиями, ритмикой и пластикой («ГП» уже писал об этом доме). Рядом – шлагбаум и железнодорожная стрелка. Нерабочая, но товарные поезда здесь пока ходят, хотя рядом, за Варшавским вокзалом, практически всё уже снесено и застроено. Новостройки почти вплотную подошли сюда и готовы поглотить дом Лялевича. При такой ситуации это вполне возможно.
Дом Лялевича виден сразу.
Обходим дом, который занимает целый квартал. Зрелище ужасает: на фасадах нет ни одного не выгоревшего окна. Сейчас уже и не скажешь, что фасады эти когда-то были оранжевого цвета и Лялевича называли «рыжим домом». Некоторые наши кадры – уже архивные. С каждым днём, с каждым пожаром (в данной ситуации эти слова – синонимы) дом всё черней и черней…
Беззащитную стену пытается заслонить от бед тонкая рябина. Больше-то ведь некому… Алые ягоды. Тонкие ветки. Рвущий душу фотоэтюд.
Со дня пожара прошло уже несколько дней, но запах гари устойчив. Проездная арка взломана, и мы легко проходим во двор, в котором открыты все двери. С фасада взломана и часть окон – кто-то постоянно выламывает решётки, поставленные градозащитниками. Кто? Догадаться несложно.
Эти же люди сидят и во дворе. Их компания жжёт костёр прямо под другой проездной аркой. Эти люди пытаются нас прогнать с криками: «Это наш дом! Уходите!» (автор вынужден прибегнуть к переводу с нецензурного на литературный русский).
И ещё они… пытаются обвинить нас в поджогах. При этом свалив непосредственно к фасаду огромную гору мусора (в том числе и пластика) и готовясь поджечь её. Их больше, чем нас, и мы «апеллируем» к охране стоящей по соседству гостиницы для мигрантов.
Гостиница – это один из флигелей дома Лялевича. Он тщательно отремонтирован, и этот довод явно говорит о том, что дом ремонтопригоден. Пока ремонтопригоден… Но гостиница уже живёт в страхе. Между ней и постоянно горящим корпусом – тонкая «перемычка» в одну оконную ось. За ней сразу – лифтовая шахта. Пламя в ней – огненный смерч. Если полыхнёт – будут жертвы.
Охрана гостиницы беспомощно разводит руками. Она постоянно обходит здание, выдворяет «дикарей» со двора. Но не так давно к этой охране пришли люди из некой «администрации» (какой именно – не уточнили). Люди эти заставили администрацию гостиницы отодвинуть охранный пост вглубь участка. Так, что бедствующие фасады остались вне поля зрения. В довершение всех бед гостиницу заставили оплатить весомый штраф.
Увидев нас на пороге и выслушав, охранник спрашивает: «Опять?!» Похоже, зрелище костра во дворе ему знакомо. Он благодарит и следует с нами, по пути рассказывая позицию коллектива, где трудится.
Оставшуюся часть дома Лялевича долго и безуспешно продают. Эпопея тянется несколько лет, градозащитникам однажды удалось снять дом с торгов, но власть упорна, как жук, лезущий на стенку. Очередные торги до сих пор не назначены. Гостиница рада бы расшириться, но «не тянет» запрошенную цену в 120 миллионов. «Дом всё горит и горит… – с болью в голосе говорит охранник. – А мы бы уже заселили… Снизили бы стоимость, кто такие цены ставит? Добьются ведь, что не купит никто, дом сгорит совсем, на восстановление у нас не хватит денег. И купит кто-нибудь… Под снос… Ни себе, ни людям…»
Снос в планы «отеля» не входит. Пыль, грязь, шум, беспокойство, лишние люди… Гораздо сподручней восстановить и начать пользоваться.
«Расширенным составом» мы возвращаемся во двор. Охрана гостиницы тушит костёр, бездомные уходят. Но непременно вернутся снова: их в дверь – они в окно… Когда мы входим в здание, мы слышим, что в одной из квартир кто-то уже «забаррикадировался».
Входим в дом. Темно, сыро. Угли скрипят. Стены сырые, с потолков ещё капает вода: пожар был серьёзный (несколько очагов), и несчастное здание вновь пролили с чердака до подвала. За окном зима, скоро грянет мороз, дом покроется изнутри слоем люда и инея. И выглядеть это будет отнюдь не романтично.
Наши шаги можно узнать по характерному шуршанию и хрусту: хрустят сгоревшие обломки балок, стен, осколки стекла, шуршат обрывки мусора. Время от времени мы устраиваем «минуту тишины»: прислушиваемся, нет ли ещё кого-то в доме.
Находим один из очагов пожарища. Полностью сгорела огромная квартира. По примерным подсчётам, комнат пятнадцать, а то и двадцать. Огонь устроил здесь жуткую перепланировку. Теперь это «коммунальная Хатынь»…
Некоторые квартиры явно обитаемы. Окна укрыты полиэтиленом. За ними, внутри — следы поддерживаемого быта: не запылённая мебель, утварь, одежда, посуда, кое-где даже со свежими остатками пищи. Вода в канистрах. Одна из дверей снаружи вся, сверху донизу, обита гвоздями. Явно во избежание взлома ногами. Я вовремя спасаю ботинок охранника от повреждения. Следуем внутрь. Комнаты явно жилые. Бросается в глаза больше количество икон и видов церквей.
По словам моего компаньона, как-то раз он зашёл в дом ночью. Здание буквально сотрясалось от пьяных криков, где-то внизу слышались звуки драки, а нечаянно встреченные «постояльцы» посоветовали градозащитнику «не палить их», намекая на то, что находятся в розыске.
Жилые квартиры в доме Лялевича.
Несколькими днями позже градозащитник Игорь Ланкинен, прибыв на объект для фотофиксации повреждений, нанесённых очередным пожаром, нашёл в доме солому (оказывается, где-то ещё можно достать соломенные матрасы), разбросанную по зданию. Солома пахла керосином. Дело было на следующий день после происшествия: активист явно пресёк новый поджог. «Живой город» тогда экстренно распространил пресс-релиз. Свежие мелкие очаги возгорания говорили о том, что костры горят уже в самих комнатах.
Соседняя квартира – явно подростковый сквот. Мягкие игрушки, молодёжные курточки, плееры, наушники, пачки из-под «модных» сигарет, яркая косметика. А рядом – использованные шприцы…
Мы видим на игрушках слой пыли: подростки, по-видимому, оказались явно не в восторге от соседей и спешно (не успев забрать даже вещи) покинули здание. Остаётся надеяться, что живыми и невредимыми.
Видно, что дом Лялевича превратился в самый настоящий притон, и обстановка здесь не только огнеопасная, но и криминальная. У читателя зреют вопросы и предложения обратиться в полицию и местную ЖЭС (по закону, если у здания нет конкретного хозяина, его консервация поручается районной администрации, которая, за неимением среди управленцев рабочих рук, перепоручает задачу местной жилконторе).
У этой жилконторы – ЗАО «Стилес» – в декабре 2014-го градозащитники уже стояли с пикетом. На плакате была недвусмысленная надпись: «Стилес» – под суд!»
Сотрудники «Стилеса», увидев такое, громко возмущались, но на объекте ничего не было сделано, и консервировать окна пришлось градозащитникам. Борьба оказалась неравной: «новые жильцы дома Лялевича», зарабатывающие на жизнь продажей утильсырья, быстренько сдали эти решётки на металл. Выход один – закладка окон кирпичом. Но дом Лялевича огромен, и у градозащиты не хватит ни человеческих, ни материальных ресурсов. У государства их всё-таки побольше.
А что полиция? Скажу прямо: этот текст в расширенном виде повторяет моё письменное заявление начальнику ГУВД, отправленное через электронный портал городской администрации. Одновременно с этим я с большим трудом дозвонилась до участкового отдела полиции № 77, обслуживающего территорию. Участкового зовут Юрий Вячеславович Маняев.
Юрий Вячеславович слушал лениво, вальяжно – едва ли не зевал. Сообщил, что дом знает (ну надо же, ещё бы участковый не знал свою территорию). Утверждает, что был у Лялевича три дня назад. Внутри или снаружи – не уточнил.
Информация о том, что в доме могут находиться социально опасные личности, числящиеся в розыске, не заинтересовала господина Маняева. Юрий Вячеславович уже знает, как ответит на моё заявление. Он утверждает, что заселённых квартир в доме нет. И людей нет. И я, наверное, путаю с гостиницей. И что тому, что в доме посторонние и они агрессивны, требуются доказательства. Добывать их самостоятельно Юрий Вячеславович не намерен, дополнительных рейдов не планирует, и добыть доказательства любезно предлагает мне самой.
Напрашивается вопрос. Почему 77 отдел полиции не желает бороться с притоном в доме?..
Спустя пару дней после моего звонка и письменного обращения градозащитники застали на Розенштейна «экипаж маняевцев». Автопатруль быстро двигался вдоль фасада. Машина остановилась «на зов». Полиция, не представившись, попросила у активистов документы и отнюдь не корректным тоном поставила ультиматум: или прочь отсюда, или в отдел. Пройти внутрь здания и даже изгнать из двора маргиналов, в те минуты снова жгущих там костёр, никто из патрульных не пожелал.
Стремительно летящий вдоль фасада «экипаж» приходилось видеть и мне. Не останавливался ни разу.
Если так будет продолжаться и впредь, в повторном заявлении мне придётся говорить о бездействии полиции.
Бездействуют, по сути, все: городская администрация, не желающая толком «пристроить» дом уже имеющимся интересантам. Районная администрация, жилконтора… Как же много «противников» у дома Лялевича, и каким маленьким смотрится этот громадный дом на фоне столь сплочённой «армии»… Вне всяческих сомнений, дом Лялевича убивают. Это убийство равнодушием. Возможно, на участок уже есть претендент. Именно на участок, а не на дом: это распространённый случай, когда для заказчиков новостроек историческое здание становится лишним на своём месте. А так как в городе действует закон, не разрешающий снести «дореволюционку» без критической цифры аварийности, то, очевидно, кто-то, не отдавая вовремя приказы и распоряжения, сознательно толкает дом к точке невозврата. К тому, чтобы от дома осталась одна выветренная коробка. К фатальной формулировке «полный снос с воссозданием фасада» (которое, при сегодняшней практике «воссозданий», чрезмерно часто оказывается весьма вольным, порой не имея с утраченным фасадом ничего общего). Правда, до этого ещё далеко – словно предвидя беду, Мариан Лялевич вложил в своё творение максимальный запас прочности. Но в мире нет ничего вечного. К гордым башням уже не подняться. Кровли у дома давно уже нет. Внутри обвалы и завалы. В том числе и охотно горящего мусора. Нового топлива для новых пожаров «горячей градозащитной точки».
Градозащитный Петербург 